Военная проза В. П. Астафьева в историко-литературном контексте 1950-1970-х годов

12





Военная проза В. П. Астафьева в историко-литературном контексте 1950-1970-х годов ( учебные материалы для основного и элективного курсов литературы в старших классах)





Содержание



Введение

Глава 1. Особенности изображения войны в отечественной литературе 50-70-х годов XX века 

Общая характеристика литературы ВОВ 40-50-х годов

«Другая» война в изображении писателей-участников ВОВ (конец 50х-70- е годы)



Глава 2. Разные аспекты войны в изображении В.П. Астафьева и его современников 

2.1 Военная проза в историко-литературном контексте 2-ой половины XX в. (материалы для школьного курса литературы)

2.2. В.П. Некрасов «Сенька» (1950)

2.3. Ранние рассказы В. П. Астафьева («Солдат и мать» (1954-1959), «Старая лошадь») (1958)

2.4. В.П. Астафьев «Пастух и Пастушка» (1967-1989), «Звездопад» (1972)

2.5. К.Д. Воробьев «Немец в валенках» (1966)

2.6. В.Ф. Тендряков «Донна Анна» (1969-1971)

2.7. В.В. Быков «Сотников» (1970)

2.8. В.Г. Распутин «Живи и помни» (1974)

Заключение

Список использованной литературы




Введение



Поколение фронтовиков - самых молодых участников войны (из тех, кто 

уцелел)- за несколько послевоенных десятилетий создало большую и яркую 

литературу, в которой отразился их опыт военной и послевоенной жизни. 

Как раз к таким и относится В.П. Астафьев.



Писатели-фронтовики, вступившие в литературу в 1950-е годы,  в силу 

сходства биографического опыта, близости воззрений и восприятия 

современности стягивались в некое творческое единство, выражающееся 

через общность военной темы и волнующих авторов проблем. Таким 

образом,  на рубеже 1950-1960- годов из большого массива их произведений 

образовалось целое художественно направление. Сразу оговоримся, что 

единства определений нет (течение, направление, жанр), словосочетание 

лейтенантская  проза стало общеупотребительным. 



Но главным творческим импульсом, вызвавшим к жизни прозу фронтового 

поколения, была полемическая установка - протест против идеологических 

стереотипов, которыми была «пленена» «тема войны», активное неприятие 

господствовавших и официально одобряемых псевдоромантических клише и 

шаблонов, которые  порой превращали кровавую правду войны в схематичное 

изображение хороших, «своих» и плохого врага . «Человеческий масштаб» 

восприятия войны, ее психолого-философское осмысление, размышления о 

«цене» Победы, трагизм этических коллизий, в которых оказывается человек 

на войне, - характерные особенности прозы В. П.Астафьева,  В.П. Некрасова, 

К.Д. Воробьева, В. Ф.Тендрякова, В.В. Быкова .



Творчество В. П. Астафьева приобрело широкое читательское признание и

серьезное внимание критики на рубеже 60-70-х годов. Это было связано с

тем, что у произведений военной прозы была особая судьба и свои 

отличительные черты содержания и поэтики. Разным аспектам военной 

прозы Астафьева посвящены работы известных российских литературоведов: 

Зубкова В.А., Вахитовой Т.М., Золотухиной О.Ю., Цветовой Н. С., А. С. 

Смирновой и других.

Очевидно, что лейтенантская проза  как литературное направление  долгое 

время была в центре внимания критики и литературоведения ( А.Г.Бочаров, 

Н.Л. Лейдерман, В.Я. Курбатов, Л. И.Лазарев и другие). Однако, как правило, 

исследования представляли собой портреты отдельных писателей; в статьях

 затрагивались отдельные аспекты данного литературного направления.





Цель работы - сопоставительный анализ произведений о войне В.П. Астафьева и прозы советских писателей 50-70-х гг.

Данная цель предполагает следующие задачи: 

Задачи: 1) исследовать художественный материал ( рассказы и повести В.П. Астафьева, В. П. Некрасова, К.Д.Воробьева, В.Ф.Тендрякова, В.В. Быкова,   В.Г. Распутина) 

2)исследовать проблематику художественного материала, особенности образа героя военной прозы

3)  выявление определенного сходства сюжетов и героев     ? 

Новизна работы: попытка сопоставления ряда произведений на обозначенную тему

Актуальность: изучение Великой Отечественной войны и советской истории требует обращения к определенному художественному материалу у современных школьников

Практическая значимость: возможность применения материала исследования в школьном преподавании в основном и элективных курсах

Методы, используемые в работе:  сопоставительный и метод комплексного анализа 

Объект: В.П. Астафьев «Пастух и пастушка», «Звездопад»  «Старая лошадь», «Солдат и мать»;  В. Некрасов « Сенька»;  К. Воробьев «Немец в валенках»; В. Тендряков «Донна Анна»;  В Быков «Сотников»;  В. Распутин «Живи и помни»

Предмет: сюжет, мотивы, образы, способствующие раскрытию созвучных авторских позиций



 Структура: настоящая работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы




Глава I. Особенности изображения войны в отечественной литературе 40-70-х годов XX века 

Общая характеристика литературы ВОВ 40-50-х гг.



В истории нашей страны существовали периоды, которые существенно меняли жизнь народа, оказывали влияние на его взгляды, образ мыслей и даже бытовой уклад. Таким временем стали для России 40-50е годы XX века, когда, по выражению Л. Егоровой, «литературное развитие насильственно ограничивалось рамками одного, к тому же официозно трактуемого направления – социалистического реализма» [ 304].

Чтобы понять основные идеологические установки периода ВОВ обратимся к истории более раннего периода: укрепление авторитарного режима Сталина, воздействуя на социальную и духовную жизнь общества, вело к смене форм литературной жизни. Известно, что с конца 1920-х годов она развивалась под личным контролем «вождя народов», о чем свидетельствуют регулярно направляемые ему личные письма писателей, особенно тех, кто был причастен к бюрократической писательской «надстройке».

Таким образом, в 1930-е гг., как определяет М. Чудакова, насильственно сузился спектр возможностей литературы и резко замедлилась литературная динамика: «Литература предвоенного десятилетия с каждым месяцем, а вскоре в буквальном смысле с каждым днем, с каждой новой газетной статьей все сильнее зависела от диктата внешних обстоятельств» [ 246]. 

Понятие «социальный заказ» из метафоры, свидетельствующей, что писатель востребован революционной действительностью, постепенно превратилось в строго регламентированную систему его «воспитания». Тот, кто хотел печататься, должен был сделать четкий выбор позиции: выступать только на стороне советской власти против ее врагов; интеллектуальную рефлексию над судьбой страны и человека сменила идея жертвенности во имя будущего; образ положительного героя трактовался не как свободная личность, а как «винтик» государственной машины, строящей социализм. К этому надо добавить непременность борьбы с «религиозными пережитками». Как позже остроумно заметил А. Твардовский, с религией боролись с тем ожесточением, «будто мы не атеисты, а предались сатане» [цит. по лакшин 104]. 

Террор 1930-1940-х гг. и культ личности Сталина оказали большое влияние на литературу. Было трудно отличить фальшь, откровенную конъюнктуру от слепого повиновения воле вождя, от кажущегося сейчас нелепым, но искреннего стремления к его сакрализации. Еще в предвоенные годы образу Сталина отдали дань большие поэты, вынужденно (Ахматова) или желая звучать в унисон с массами, которые, как тогда порой казалось, действительно боготворили Сталина (О. Мандельштам, Д. Кедрин). 

Масштабность всенародного бедствия и подвига защитников Родины выходит на первый план в произведениях о Великой Отечественной войне.

Литературу 1941–1945 гг. называют «голосом героической души народа» (А. Толстой), «взлетом» (О. Берггольц). Действительно, истории неизвестны факты такого массового непосредственного участия писателей в боевой работе, как в годы войны. Виднейшие художники: А. Толстой, М. Шолохов, Л. Леонов, А. Платонов, А. Твардовский, А. Фадеев, Н. Тихонов, Б. Горбатов, Вс. Иванов, И. Эренбург стали корреспондентами центральных газет, многие из них сотрудничали во фронтовой, дивизионной печати. В армии была даже введена воинская должность – «писатель». На фронтах Великой Отечественной сражалась треть членов Союза советских писателей, некоторые прошли путь до Берлина, многие награждены орденами и медалями, 18 удостоены звания Героя Советского Союза. 

Литературу периода Великой Отечественной войны отличало, прежде всего, идейно-тематическое единство. Тема Родины традиционно была главной, но открывалась заново – не только как тема «страны Октября», но и Руси с ее вековыми пространствами, самобытностью культуры и национального характера, – решалась в ключе раздумий о неразрывной исторической связи времен. Одностороннее представление об отечественном прошлом, формируемое в 1920–1930-е гг., сменяло историческое знание. Выступая на творческом совещании Союза СП в 1943 г., Иосиф Уткин отметил: «Броню человеческой души должно ковать наше искусство. Но с душой-то как раз у нас было не все благополучно. Даже такие необходимые для воина-патриота понятия, как Родина, верность, любовь, нация, оказались у нас зашифрованными в словарь абстракций, а кое-кем и вовсе отрицались». 

Теперь необходимость патриотического воспитания словом писателя стала очевидной и насущной. На первый план в прозе периода Великой Отечественной войны выдвинулись, как наиболее мобильные, малые жанры: лирическое стихотворение, публицистическая статья, очерк, рассказ, небольшой по объему сценарий. В первые месяцы войны в некоторых произведениях давалось облегченное изображение борьбы с врагом. Свершение подвига, казалось, не требовало от человека огромного напряжения духовных и физических сил. На смену такого видения войны неуклонно приходило осознание ее длительности и трагизма. Героическая тема и героический характер – центральные в литературе периода Великой Отечественной войны. Их истоки восходят к древнерусской литературе и литературе последующих столетий, воссоздавшим массовый, всенародный героизм в эпоху великих потрясений.

Важной задачей литератора стало изображение подвига, в котором героическая личность раскрывается с наибольшей полнотой и выразительностью. Подвиг – это напряженная фронтовая жизнь бойца, прошедшего суровую «науку ненависти», явившего величие «русского характера» во имя любви к Родине и народу, это яркая вспышка лучших побуждений «морской души» и самоотверженное неуклонное исполнение долга «тружениками войны», их «дни и ночи».

Если в начальной период войны поступок являлся основным средством раскрытия характера и находился в центре произведения, то с течением времени он становился лишь одним из звеньев сюжета. С воссоздания непосредственно подвига акцент сместился к обстоятельному, детальному изображению быта войны. На место открытой поэтизации подвига приходило осознание повседневности героизма, что не исключало поэтизации, а делало ее более замаскированной, глубинной. Подвиг стал восприниматься как тяжелый ежедневный труд.

В романтических новеллах военных лет очень тонко схвачено состояние отрешенности человека от самого себя в минуту подвига. Тот момент, когда для него не существует опасности, когда он весь – страстное вдохновение. Для героев кульминационный момент нередко сводится к мастерскому показу их физических усилий или нервного напряжения. Чаще всего герои действуют на пределе физических сил, и тогда подробности занимают значительное место в повествовании.

Герои романтических новелл проявляют максимум личной инициативы и сами создают предельно напряженные ситуации. Примеров, когда герой попадает в сложную обстановку по независимым от него причинам, почти нет. В этом сказалась традиция романтизма, выдвигавшего на первый план волевое, активное начало личности, субъективно-эмоциональная мотивировка поступков и переживаний героев. Это определяет динамичность повествования и напряженность в развитии сюжета, которое определяется не только внутренней жизненной логикой, но и стремлением писателя продемонстрировать лучше черты героя, помочь ему ярким словом. Для романтического повествования характерны ассоциативные планы, способствующие эмоциональному освещению материала, они особенно уместны тогда, когда протокольно беспристрастное изображение событий сменяется величавыми и торжественными отступлениями, авторскими комментариями.

Во второй половине 1940-х гг. тема Великой Отечественной войны, единства фронта и тыла, духовного величия героя-воина и героя-труженика осталась лидирующей. Но именно этот период обнаружил и глубокий кризис советской литературы, представленной тогда огромным потоком произведений, ныне в большей части и справедливо забытых. Если еще в 1930-е гг. опыт стилевого развития 1920-х воспринимался как конструктивный и развивался, то начиная со второй половины 1940-х гг., по словам Г. Белой, стало явным наступление нейтрального стиля. Этот кризис связан как с особенностями литературной жизни, так и с «мутациями» метода социалистического реализма, ставшего безальтернативным. Но именно в конце 1940-х гг. в прозе появились произведения, которые свидетельствовали о новых тенденциях или, по крайней мере, о возвращении к традиционному реализму.



















«Другая» война в изображении участников( конец 50-х-70-е гг.) 



С первых дней Великой Отечественной войны произведения всех видов и жанров не сходили со страниц печати, звучали по радио, с подмостков тыловых и фронтовых театров; публиковались рассказы и повести, сборники стихов, поэмы, драматические произведения и лирические песни. В послевоенное время, несмотря на то, что официозная критика убеждала писателей и поэтов в том, что тема войны исчерпала себя, что литература должна осваивать «мирные» темы, освещать этапы восстановления народного хозяйства, а авторов, вчерашних фронтовиков, корила за то, что они «не могли оторваться от окопных представлений», интерес к Великой Отечественной войне не угас. Но качественный скачок в ее освещении произошел лишь в 1953-1956-е годы, когда после смерти И.В. Сталина и процесса над Л.П. Берией, разгромного выступления Н.С. Хрущева перед делегатами XX съезда ЦК КПСС

Резкая критика культа личности изменила духовный климат в стране. Это было время подъема общественного самосознания, повышенного внимания к морально-этическим проблемам. Вчерашние фронтовики чувствовали, что не должны молчать, что они остались в живых только для того, чтобы поведать о том, что было там, на войне: «Пока мы живы, нашей святой обязанностью остается рассказать о времени, в которое мы жили, в которое воевали. И рассказать о нем правду, тяжелую, пропахнувшую кровью и потом, но рассказать ее всю. Уйдем мы, рассказать ее будет некому, и что-то останется неизвестным, уйдет с нами навсегда».

Существует и другое мнение, из которого следует, что писать тех, кто вернулся с победой, подтолкнуло желание «компенсировать чувство вины перед памятью павших, подарив им тем самым новую жизнь и обессмертив в своих произведениях», таким образом, творчество для них - это «попытка компенсировать ситуацию бессилия на войне, стремление быть услышанным и донести до общества свою позицию, постфактум объяснив свою роль в войне». «Ощущение прямой причастности к движению истории, ответственности за судьбы человечества, ярчайшего самораскрытия в борьбе за общее дело»

В своей книге «Человек и война» А. Бочаров писал: «В военной прозе особенно заметно наличие своеобразных «квантов» - почти одновременно появляющихся произведений, сходных между собой по сюжетному повороту и идейной устремленности, - и изучение таких квантов дает возможность эффективно судить о характере изменений в изображении роли человека в судьбе войны и роли войны в судьбе человека. 
Такие «кванты» словно исходят из глубины самой жизни и народного опыта. Они возникают как результат какого-то скрытого, внутреннего, духовного созревания. Кажется, что их появление нетрудно предсказать, - настолько осознается позднее их естественность и жизненная необходимость. Но обычно их никто не предсказывает. И «кванты» застают критику врасплох. Повести В. Астафьева, В. Некрасова, В. Распутина, В Тендрякова, К. Воробьева и В. Быкова были близки, прежде всего, выбором исходного материала и выбором героя, а значит, соответствующего угла зрения на воюющего человека и обстоятельства войны. Младшие командиры и солдаты оказались в центре этого нового художественного мира, это был их мир, их жизнь, их война. Разумеется, в книгах о войне всегда действовали и солдаты, и младшие офицеры, но такой сосредоточенности на их фронтовом существовании, на их поведении в обстоятельствах трагического накала - не было» [6, с. 23]. М.: Советский писатель, 1973.

Сразу же после войны военная проза  хлынула буквально потоком, но произведения были стандартизированы, многие писатели работали в «угоды схемам, ничего  с реальной жизнью не имевшим»( Астафьев цитата из книги) Достойные произведения на долгие годы оставались в качестве замыслов писателей или в рукописных вариантах – к печати их не допускали, так как они не отвечали требованиям времени ( не была показана роль партии, панорамность событий не возведена до глобальных масштабов, не в должной степени представлена героика военный будней), поэтому молчание прозаиков длилось довольно долго. И. Стрелкова характеризует этот период времени следующим образом: « Наш глаз приучен к прозе, которую хочется назвать условно-документальной. Именно условно, так как к документальному жанру она не имеет никакого отношения. Мы тосковали по настоящей живой жизни в книгах, и умелые фотографии порой принимали за подлинный реализм, описательность – за наблюдательность. Еще много лет оставалось до той поры, когда все заговорят о заполнившей литературу серости» [ ]. Расцвет  лейтенантской прозы пришелся на 50-60-е годы XX века. В результате развенчания культа личности И.В. Сталина, резко расширился поток мемуарной и документальной литературы, наложившей глубокий отпечаток на весь литературный процесс. А. Адамович назвал этот период развития лейтенантской прозы «праздником, «медовым месяцем» авторской памяти, пришедшей на смену некой безликой, бесчувственной «памяти вообще», которая обесцветила целую полосу военной литературы».

Если произведениям о войне, созданным в 1941-1945 годы, было свойственно радостное восприятие боя, однозначно заканчивающегося гибелью участников во имя победы, а в послевоенные годы в литературе получил развитие показ героической войны, то авторы «лейтенантской прозы», рассказывая о фронте, стремились к правдивому освещению прошедших событий. В книгах В. Некрасова, В. Быкова, К. Воробьева и других писателей фронтового поколения война показана с поразительной точностью, достоверностью. Что закономерно: свою главную цель они видели в раскрытии правды о пережитом. В их творчество прочно вошел толстовский принцип изображения войны - «не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой, с развевающимися знамёнами и гарцующими генералами, а в крови, в страданиях, в смерти».

Обращая пристальное внимание на рядового труженика кровавой страды, авторы лейтенантской прозы рассказывали о том, как нравственное достоинство человека испытывалось на грани жизни и смерти. Вчерашние фронтовики искали контрастные ситуации, сужали рамки изображения, уменьшали «населенность» книг, ограничивали предмет изображения одним боем, происходящим в одном месте с одним героем. Описываемый представителями лейтенантской прозы бой, как правило, не имеет особого значения, более того, он лежит как бы в стороне от больших фронтовых дорог, но для героя, молодого человека, вчерашнего школьника, студента, взросление которого происходит в трагических обстоятельствах, он является мерилом таких жизненно важных понятий, как трусость и предательство, храбрость и мужество. Авторы обращают пристальное внимание на юного воина, который, «ненавидя все мелкое, эгоистичное в душах людей», именно на фронте делает множество важнейших открытий, а высшим мерилом морали для него становится подвиг.

Мальчишки всеми правдами и неправдами стремятся на фронт, они не хотят прозябать на «задворках истории», не могут «коптить» небо, когда вокруг рушится мир.

Война действительно становится их домом, а фронт - буднями. И все же, несмотря на каждодневный, тяжелый труд солдата, на смерть, которая всегда рядом, в них присутствует некая беззащитность. Потеряв боевых товарищей, оставшись на поле боя в одиночестве, они испытывают состояние, близкое к отчаянию: рассудок не успевает анализировать ужасные события и тогда на помощь приходит чувство ненависти, а желание отомстить врагу не дает сойти с ума.

Заметим, что дискуссия вокруг лейтенантской прозы была долгой, напряженной. Она стала заметным явлением советской литературы 1950-1980-х годов. Критики (Г. Бровман, Г. Краснов, И. Козлов и др.) на протяжении многих лет задавались вопросами: «Нужно ли изображать войну столь детально? Нужна ли «окопная правда»? Это понятие, словно ярлык, служило признаком идейной ограниченности, даже более того - «вызывало у иных критиков и прозаиков презрительную гримасу. Оно отражало определенное умонастроение, не слишком доверявшее опыту, вынесенному из окопов».

 Авторы лейтенантской прозы подвергались резкой критике и за то, что недооценивали роль партии в армии, что их повести и романы о войне не соответствовали официальной точке зрения на события 1941-1945 годов. Они осуждались за «кровавые» подробности, за то, что «сузили» масштаб изображения до «пяди земли», окопчика, показали «солдатскую» войну, забыв о «генеральской». Их обвиняли в «дегероизации» подвига, преувеличенном внимании к страданиям, смерти, словно не замечая, что «недостатки» были порождены болью за человека, вынесшего на своих плечах все тяготы войны.

Критиковали авторов «лейтенантской прозы» и за то, что они писали не о победах, а о поражениях, окружении, отступлении, о безграмотном командовании, растерянности в «верхах» в первые дни и месяцы войны. Писатели показывали, что люди ни морально, ни физически не были готовы к войне. Ее «шельмование» ярко демонстрирует суть споров вокруг лейтенантской прозы. Так, критик Г. Бровман, проводя обзор художественной литературы 1963 года, отмечая, что «в свое время на книгах об армии сказался, конечно, культ личности Сталина, тенденция к прихорашиванию определенных фронтовых ситуаций, ряд запретов и ограничений, особенно при изображении советского человека в плену и т.п. Теперь все эти невзгоды военного писателя отошли в прошлое. 

Споры вызвали не только произведения писателей-фронтовиков, но и сам термин «лейтенантская проза». Анализируя военную прозу, исследователи литературы достаточно редко обращались к нему. Так, например, критик Л. Якименко писателей-фронтовиков называет «поколением военных прозаиков» и обращает внимание, что «оно (поколение) принесло в литературу тот пафос достоверности, убеждающей правды каждого слова, каждого поступка, то утверждение личности, которое во многом определило идейно-нравственный пафос всех исканий литературы этого периода».

Говоря о литературе о войне, исследователь В. Ялышко перечисляет яркие признаки лейтенантской прозы : «определенный ракурс отображения военной действительности, то есть подача «крупным планом» боевых будней, воинского быта, увиденного глазами рядового участника событий, а также пристальное внимание к психологии человека».

По Л.М. Мингажевой: лейтенантскую прозу официальная критика воспринимала в штыки главным образом и потому, что эта проза изживала сталинский миф о войне как спектакле, хорошо заранее отрепетированном и срежессированном Верховным главнокомандующим. И обязательный салют Победы не звучал в них апофеозом в финале, а всезнающая и всевидящая партия не выполняла в них руководящей роли. Они опрокидывали идеологические каноны в изображении войны, поэтому их и подвергали уничтожающей критике.

Вопреки распространенным в 50-60-е гг. требованиям «идеального героя» в военной прозе авторы «лейтенантской прозы» выдвинули своего героя - тоже положительного, но настоящего человека со всеми его достоинствами и недостатками.

У каждого на войне был свой путь: одни сразу становились настоящими бойцами (но таких было очень мало), другие же обретали эти качества, испытывая на себе воздействие воинской среды. Авторы лейтенантской прозы ставят своих героев в бесчеловечные и очень тяжелые условия и на примере их поведения доказывают нам, что, может быть, и не сразу, но истинному солдату удается преодолеть свои слабости и обрести духовные силы, а в конфликте между характерами труса и героя победа остается за последним. Писатели фронтовой плеяды доказали , что человек из народа -потенциальный герой, ведь попадая в ситуацию, требующую героического разрешения, он совершает подвиг.

Открытие «окопной правды» В. Некрасовым удачно дополнялось интересом к жизни частного человека (вопреки заявлениям теоретиков соцреализма о том, что жизнь частного человека советского читателя не интересует). 

Но при всем том, что названные повести были опубликованы, отмечены Государственными премиями, они тогда на фоне многих и многих других произведений считались третьестепенными. В этот период новаторская сущность этих произведений, перспективность развития обозначенных в них тенденций, как альтернативных содержательной стороне соцреалистических произведений, если и осознавались, то лишь от противного – в шквальном огне критики.

Конец 50-х - 60-е годы в жизни общества и литературы обозначены как период оттепели. Смерть Сталина, прошедший после этого XX съезд партии, доклад Хрущева о культе личности Сталина привели к большим общественным переменам. Литературная жизнь этих лет отмечена чертами большого оживления и творческого подъема. Начал выходить целый ряд новых общественно-политических, литературно-художественных и литературно-критических журналов: "Москва", "Юность", "ВЛ", "Русская литература", "Дон", "Урал", "На подъеме", "Иностранная литература".

Вместе с тем, неоднократно появляются попытки повернуть общественно-литературный процесс вспять, продолжается борьба партийной номенклатуры против любых тенденций к обновлению, расширению возможностей литературы. Тем не менее главные тенденции ее развития в 1950-е – 60-е годы выражались, прежде всего, в утверждении свободы мысли и углублении жизненной и художественной правды, в стремлении раскрыть духовный мир современного человека. По наблюдениям Зайцева, «одна из особенностей и характерных черт литературы этого периода – возросший интерес к осмыслению закономерностей развития общества, к сложным проблемам и конфликтам времени, к тому, чтобы шире и глубже познать сегодняшний день в его связях с историческим прошлым, острее ставить и раскрывать жизненно важные вопросы. С этим связано обострившееся внимание к внутреннему миру человека, к судьбе личности, к индивидуальному началу в народной жизни» [ , 10]. Кроме того, по мнению Зайцева, трудно согласиться с убеждением некоторых литературоведов в том, что только со смертью Сталина, после XX съезда КПСС (1956) наступают резкие изменения, и литература возвращается к «реальному» человеку. [ 93] 

Это расширение гуманистического содержания литературы, внимание к внутреннему миру человека проявилось, прежде всего, в «военной» прозе. Интересно, что в 1951 году получают Государственную премию С.Бабаевский (за роман «Свет над землей», продолжение «Кавалера Золотой Звезды») и Г.Николаева (роман «Жатва»), творчество которых впоследствии стало иллюстрацией теории бесконфликтности на страницах литературы. В то же время свой первый рассказ «Гражданский человек» на страницах уральской газеты публикует Виктор Астафьев. Он избирает свой путь постижения реальности, основанный на жизненном опыте, доверяет лишь тому, что познал сам (и остается верен этому принципу в более поздних произведениях). Писатель признается, что за перо взялся из-за чувства сопротивления:  « читал книги и смотрел фильмы про войну» и они раздражали его «неправдой и красивостью»



Глава II. Разные аспекты войны в изображении В.П. Астафьева и его современников



2.1   Военная проза В.П. Астафьева в историко-литературном контексте 2-ой половины XX века



В письме критику В.Я. Курбатову Астафьев признавался: «Жизнь дала мне много «смертного материала», начиная от детского потрясения- смерти матери. Нашли ее на девятый день, страшную, измытою водой, измятую бревнами и камнями. Вытаскивал людей из петель; видел на житомирском шоссе наших солдат, разъезженных в жидкой грязи до того, что они были не толще фанеры... -большего надругательства над человеком видеть не доводилось».Однако, продолжая письмо говорит, что при всей многочисленности страшных картин гибели, увиденных в военные и мирные годы, он так и не смог «влезть в эту привычку»- равнодушно или бесстрастно относиться к факту смерти, к самой фатальной неизбежности конца земного существования.

 (ПО А.И. Смирновой) В повестях В. Астафьева 1960-70-х гг. «Звездопад», «Пастух и пастушка» война, пожалуй, впервые в отечественной послевоенной литературе показана не только как битва, сражение солдат за независимость Родины, но и как своеобразный отрезок времени, когда люди испытывают до сих пор неведомые чувства: любовь, страх не только за собственную жизнь, необходимость уничтожить другого человека (пусть даже врага). В письме к А.М. Борщаговскому от 22 ноября 1965 г. писатель признаётся: «На очереди небольшая повесть о войне. А я писать о войне всякий раз боюсь. Боюсь перед памятью убитых друзей сделать что-нибудь недостойно, слукавить, а ещё памяти своей боюсь. Иной раз так и думаю, что сдохну, разворошив всё и заглянув в нутро войны. Словом, всякий раз будто перед взаправдашним боем. Оттого и так мало я написал о войне - увиливаю всё» [2, с. 77].

Наиболее противоречивые отклики критики были посвящены жанру и композиции «Пастуха и пастушки». Кольцевая (критика назвала ее «музыкальной») композиция повести казалась жесткой, излишне рационалистической. Выдержанные в стиле народных плачей и причитаний «увертюра» и «финал» произведения, по мнению некоторых исследователей, «не совсем сопрягаются с сюжетно-конфликтной основой повести». Другие писали о «литературности» заключительной части; С. Залыгин воспринял кольцевое обрамление повести как нечто нарочитое и искусственное.

Вслед за Л. Якименко многие критики осуждали писателя за символическое изображение войны и сетовали на то, что война в повести служит лишь фоном простой и незатейливой любовной истории, сплошь и рядом якобы встречавшейся на войне. Подобные упреки в просчетах формы возникали от недооценки жанрового своеобразия повести. Круговращение жизни, вечно начинающейся заново, когда конец обращается в начало, -- таков главный философский постулат, провозглашаемый и отстаиваемый авторами пасторали. Этот принцип по-особому преломляется в произведении В. Астафьева. [15]

Простой и безыскусный мотив любви и нежности постоянно заглушается грохотом боя. «Пастух и пастушка» - единственное произведение Астафьева, посвященное целиком войне. В нем впервые писатель обратился к изображению непосредственных событий сурового военного времени, причем в повествовании доминировали картины обобщенного плана, сложные философские символы.

Картины боя в восприятии Бориса Костяева складываются из символов: «Поле в язвах воронок; старик и старуха возле картофельной ямы; огромный человек в пламени; хрип танков и людей; лязг осколков; огненные вспышки; крики,- все это скомкалось, отлетело ...» (С. )

Многим критикам герой «Пастуха и пастушки» показался нетипичным, выдуманным персонажем, однако в творчестве Астафьева образ Костяева - явление закономерное, лишь сконцентрировавшее в себе разработанные ранее принципы характерологии. Повесть, рожденная, по словам автора, «тоской по человеку чувства», явилась в литературе тех лет одним из первых произведений, в которых на первый план выдвигался мятущийся человеческий характер.

В одноименной первой части повести немецкие танки утюжат окопы. Видя, как гибнут люди, юный командир взвода (ему идет только двадцатый год), крича и плача, “натыкаясь на раздавленных, еще теплых людей”, бросается на танк с гранатой: “Его обдало пламенем и снегом, ударило в лицо комками земли, забило все еще вопящий рот землею, катануло по траншее, будто зайчонка. Как жахнула граната, он уже не слышал, воспринял взрыв, боязно сжавшись нутром и сердцем, чуть было не разорвавшимся от напряжения”.

Виктор Астафьев рисует читателю эпизод боя и образ человека на войне чрезвычайно впечатляюще: “Борис недоверчиво посмотрел на усмиренную громаду машины: такую силищу — такой маленькой гранатой! Такой маленький человек! Слышал взводный еще плохо. Во рту у него хрустела земля...”

Картины войны в повести написаны убедительно, зримо, порой “окопная” правда писателя даже слишком натуралистична: «На поле, в ложках, в воронках, и особенно густо возле изувеченных деревцев лежали убитые, изрубленные, подавленные немцы. Попадались еще живые, изо рта их шел пар, они хватались за ноги, ползали следом по истолченному снегу, опятнанному комками земли и кровью, взывали о помощи. Обороняясь от жалости и жути, Борис зажмурил глаза: “Зачем пришли сюда?.. Зачем? Это наша земля! Это наша родина! Где ваша?”»

В изображении войны писатель глубоко правдив. Есть здесь едва ли не самая сильная сцена современной военной прозы — описание разбитого хутора, греющихся у огня пленных, когда в их толпу врывается солдат в маскхалате с автоматом и расстреливает немцев очередями, крича: “Маришку сожгли-и! Селян всех... всех загнали в церковь. Всех сожгли-и-и! Мамку! Крестную! Всех! Всю деревню... Я их тыщу... Тыщу кончу! Резать буду, грызть!..”. А “в ближайшей полуразбитой хате военный врач с засученными рукавами бурого халата перевязывал раненых, не спрашивая и не глядя: свой это или чужой. И лежали раненые вповалку: и наши, и чужие, стонали, вскрикивали, иные курили, ожидая отправки...”.

Астафьев не идеализирует картину победного боя: «Советские войска добивали почти уже задушенную группировку немецких войск..» «Добивали», а не «уничтожали».Отнюдь можно увидеть пафос победы в такой характеристике боя..

Простой и безыскусный мотив любви и нежности постоянно заглушается грохотом боя. «Пастух и пастушка» - единственное произведение Астафьева, посвященное целиком войне. В нем впервые писатель обратился к изображению непосредственных событий сурового военного времени, причем в повествовании доминировали картины обобщенного плана, сложные философские символы.

 Картины боя в восприятии Бориса Костяева складываются из символов: «Поле в язвах воронок; старик и старуха возле картофельной ямы; огромный человек в пламени; хрип танков и людей; лязг осколков; огненные вспышки; крики,- все это скомкалось, отлетело ...» (С. )

Война в изображении Астафьева — трагедия простых, ни в чем не повинных людей с обеих сторон. Мотив сочувствия в том числе и к немецким солдатам являлся неприемлемым доныне в военной литературы. Так, танк, несущий гибель, давящий все на своем пути, объединяет всех пытающихся спастись. Не случайно расстреливают свой же танк немецкий солдат, воз.......................