Элегические мотивы в романах а

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Кемеровский государственный университет»
Факультет филологии и журналистики
Кафедра теории и истории литературы и фольклора

Ивайкина Татьяна Евгеньевна

Элегические мотивы в романах а. С. Пушкина «евгений онегин» и дж. Г. Байрона «дон жуан»

Дипломная работа


Научный руководитель
канд. филол. наук, доцент
Е. Н. Рогова__________
Работа допущена к защите
Работа защищена
«____» _______________ 2016 г.
«____»____________2016 г.
Зав. кафедрой Ю. В. Подковырин
с оценкой _____________________
канд. филол. наук, доцент _________
Председатель ГАК _____________





Кемерово
2016
ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ	3
ГЛАВА I. ОБЗОР НАУЧНЫХ РАБОТ, ПОСВЯЩЕННЫХ ИЗУЧЕНИЮ РОМАНОВ А. С. ПУШКИНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» И ДЖ. Г. БАЙРОНА «ДОН ЖУАН»	4
§ 1. Основные подходы и концепции,  в  исследовательских трудах, посвященных элегиям А. С. Пушкина и элегическим тенденциям в романе «Евгений Онегин»	5
§ 2. Основные подходы и концепции в исследовательских трудах, посвященных изучению «Дон Жуана» Дж. Г. Байрона и элегической традиции в романе	6
Выводы
ГЛАВА II. ЭЛЕГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ И ИХ ФУНКЦИЯ В РОМАНЕ «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»	7
§ 1. Элегические мотивы в авторских отступлениях и их функция	8
§ 2. Элегические мотивы, связанные с образом Владимира Ленского и их функция	9
Выводы
ГЛАВА III. ЭЛЕГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ И ИХ ФУНКЦИЯ В РОМАНЕ «ДОН ЖУАН»	10
§ 1. Элегические мотивы в авторских отступлениях и их функция	11
§ 2. Элегические мотивы, связанные с образами героев и их функция	12
Выводы
ЗАКЛЮЧЕНИЕ	13
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК	14
    
    
    

ВВЕДЕНИЕ
    Романы в стихах А. С. Пушкина и Дж. Г. Байрона плодотворно изучаются на протяжении многих лет, как отдельные произведения, так и в сопоставлении друг с другом. Изучением «Евгения Онегина» и элегий  
А. С. Пушкина занимались многие ученые, например,  
С. Г. Бочаров,  В. Э. Вацуро, О. И. Видова, В. А. Грехнев, Ю. М. Лотман, Л. С. Сидяков, Л. Г. Фризман и др. Н. Я. Дьяконова, Б. А. Кузьмин, М. А. Гузик, А. А. Елистратова, В. В. Ивашева и другие исследователи посвятили свои работы изучению произведения Дж. Г. Байрона. Сопоставлением данных романов по различным критериям занимались такие исследователи, как В. М. Жирмунский,  И. А. Дубашинский, В. С. Баевский, А. В. Беликова,  
В. И. Кулешов,  Н. А. Гуляев и др.
    Поводами для сопоставления произведений двух различных авторов послужили некоторые сходства в фабуле, сюжете, субъектной организации, поэтике романов, а также упоминание о тексте   
Дж. Г. Байрона, в период создания А. С. Пушкиным «Евгения Онегина», в одном из его писем к П. А. Вяземскому: «Что касается до моих занятий, я теперь пишу не роман, а роман в стихах –   дьявольская разница. Вроде "Дон-Жуана" <…>» [,]. 
    Исследования в данном направлении актуальны и по сей день, т.к. динамические процессы современного литературоведения открывают новые возможности и подходы в изучении произведений прошедшего периода. 
    Цель работы: выявление элегических мотивов, порождающихся элегической субдоминантой; анализ функционирования выделенных мотивов в рамках художественной целостности произведений наряду с другими типами художественного оцельнения.
    Цель диктует решение следующих задач: обзор научных работ по  проблеме элегического в романах «Евгений Онегин» и «Дон Жуан»; выявление элегических мотивов и элегической традиции в произведениях  
А. С. Пушкина и Дж. Г. Байрона; анализ функции элегических мотивов в авторских отступлениях и характеристиках образов героев.
    Актуальность исследования связана с обращением к проблеме элегического через призму модусной теории В. И. Тюпы [, c. 127].
    Новизна состоит в обращении к элегическим мотивам названных произведений как порождения элегизма, типа художественной целостности.
    Объектами данной работы являются произведение А. С. Пушкина «Евгений Онегин» и произведение Дж. Г. Байрона «Дон Жуан».
    Предмет исследования – элегические мотивы в романах «Евгений Онегин» и «Дон Жуан».
    Для изучения проблемы, поставленной в данной работе, будут использованы сравнительно-сопоставительный и сравнительно-исторический методы. 
    Обратимся к определению терминологии необходимой для разрешения сформулированных целей и задач. В нашей работе мы будем использовать понятия и термины: «Модусы художественности – типы художественной целостности, «модальности эстетического сознания» [, с. 37 ], служащие базовыми стратегиями завершения художественного» 
[, с. 127]; «Мотив – обобщенная форма семантически подобных событий сюжетных, взятых в рамках определенной повествовательной традиции фольклора или литературы» [, с. 130]; «Элегическое (элегизм) – один из модусов художественности; эстетическая модальность смыслопорождения (см. Смысл художественный), состоящая в архитектоническом (см. Архитектоника) умалении «я» относительно событийных границ его причастности ко всеобщей жизни (Фет: «Что же тут мы или счастие наше?») [, с. 302]; «Доминанта – функциональное и/или ценностное преобладание одного компонента в структуре текста, жанра или культурного явления» [, с. 62]; «Субдоминанта – инородных эстетических характеристик отдельных ситуаций или персонажей, целесообразно инкорпорированных в состав целого» [,].
    В рамках дипломного исследования планируется проанализировать соотношение элегической субдоминанты с другими эстетическими модусами художественности в романе А. С. Пушкина. Дадим определение необходимых для дальнейшего анализа модусов художественности: «Драматическое (драматизм) – один из модусов художественности; эстетическая модальность смыслопорождения (см. Смысл художественный), состоящая в архитектоническом (см. Архитектоника) противоречии между внутренней свободой самоопределения личности и внешней (событийной) несвободой её самоопределений» [, с. 66]; «Ирония (ироническое) - <…>2) один из модусов художественности; эстетическая модальность смыслопорождения (см. Смысл художественный), диаметрально противоположная идиллике и состоящая в архитектоническом (см. Архитектоника) размежевании я-для-себя и я-для-другого ( в чем, собственно, и состоит притворство)» [, с. 84]; «Сатирическое – один из модусов художественности; эстетическая модальность смыслопорождения (см. Смысл художественный), исходящая из архитектонической (см. Архитектоника) неполноты личностного присутствия «я» в мире – такого несовпадения личности с ролью в  миропорядке, при котором внутренняя данность индивидуальной жизни оказывается уже своей ролевой границы и  неспособна реализовать сверхличную заданность, на которую претендует» [, с. 223].
    В данной работе будет представлен подробный обзор исследовательских трудов по романам А. С. Пушкина и Дж. Г. Байрона; произведен анализ элегических мотивов в романе «Евгений Онегин», где будет выявлена функция этих мотивов в авторских отступлениях, а также во фрагментах, связанных с образом Владимира Ленского; произведен анализ элегических мотивов и элегической субдоминанты в произведении «Дон Жуан», с целью выявления функции элегических мотивов в авторских отступлениях и отрывках, посвященных характеристикам образов героев романа. 
    ГЛАВА I. ОБЗОР НАУЧНЫХ РАБОТ, ПОСВЯЩЕННЫХ ИЗУЧЕНИЮ РОМАНОВ А. С. ПУШКИНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» И ДЖ. Г. БАЙРОНА «ДОН ЖУАН»
    § 1. Основные подходы и концепции,  в  исследовательских трудах, посвященных элегиям А. С. Пушкина и элегическим тенденциям в романе «Евгений Онегин»
    Существует множество работ по изучению элегий, а также элегических мотивов в романе «Евгений Онегин» А. С. Пушкина. В данном параграфе мы постараемся обобщить материал этих исследований и сделать вывод о проблеме элегического в творчестве поэта.
    Фундаментальными научными работами по проблеме элегического в творчестве А. С. Пушкина являются «Лирика пушкинской поры. Элегическая школа» В. Э. Вацуро и «Мир пушкинской лирики» В. А. Грехнева. 
    В. Э. Вацуро в своей работе обращается к истории русской элегии. Элегия в России, по мнению исследователя, прошла несколько качественно разных этапов. В XVIII в. русская элегия «…прошла полный цикл развития, достигла расцвета в творчестве Сумарокова и уже в 1770-е годы начала исчезать с литературной авансцены» [, ]. Но в начале XIX в. элегия в России возрождается, изменившись в своей основе. Как и европейская, элегия в России изменилась под влиянием романтизма, который распространился по всему миру в этот период. «Первые русские элегии XIX в. со следами формирующегося нового литературного метода – «Сельское кладбище» Жуковского и «Элегия» («Угрюмой Осени мертвящая рука...») Андрея Тургенева…», [, с. 20] – пишет В. Э. Вацуро. Анализируя данные элегии, автор выделяет ряд особенностей, которые характерны для всех элегий в начале XIX в.: «смешанные ощущения» – это одновременные чувства печали и радости, но смягченные дистанцией между самими переживаниями и воспоминаниями о них»; «…сочувствие индивидуального читателя индивидуальному герою»; «…решительное неприятие «остроумия», изысканности, блесток стиля, – всего, что обнаруживает присутствие «ума» в элегии» [, с. 17–18]. Субъектом этих элегий является «чувствительный человек», которого исследователь определяет через ряд признаков: «способность к эмоциональному созерцанию природы, стремление к божеству как воплощению конечной гармонии, любовь к человечеству и сопряженное с нею чувство сострадания, любовь к отечеству и гражданской свободе, наконец, культ дружбы и любви к женщине, с демонстративно подчеркнутым духовным началом» [, с. 27]. Именно такой человек может испытывать элегическую эмоцию, по мнению поэтов начала XIX в.
    Если перейти к дальнейшему развитию русской элегической традиции, то она будет отталкиваться от «Элегии» Тургенева. Это произведение полностью соответствовало «преромантической модели элегии»: темы «скорби» и «радостного воспоминания» были отделены друг от друга композиционно и «словно отражались одна в другой», а связь между ними поддерживалась общим элегическим тоном. В этой же элегии отразилось «сочетание психологических и социальных тем», которое «в дальнейшем будет характерно именно для развития русской элегии».
    Другое произведение, повлиявшее на судьбу русской элегии, является «Сельское кладбище» В. А. Жуковского. Данная элегия относится к образцу так называемой «кладбищенской элегии». Творческое развитие В. А. Жуковского (безусловно, индивидуальное) «оказывается весьма репрезентативным в историческом смысле», отмечает В. Э. Вацуро [, с. 76]. В произведениях В. А. Жуковского происходит зарождение и обособление разных видов элегического жанра, которые отличаются «отношением субъекта повествования к изображаемой реальности». Лирический субъект «кладбищенской элегии» совсем не имеет биографии, он лишь раскрывается через отношение к окружающему, поэтому к нему более применим термин не «элегический герой», а «элегический субъект».
    Следующем этапом в развитии элегического жанра послужила так называемая «унылая элегия». «В ней сохранялась шиллеровская модель элегической биографии, внутренней, лишенной событийного начала <…> Индивидуальный же характер биографии утрачивался – вернее, поглощался типовым, причем соотнесенным с некой идеальной аксиологической шкалой. Утрата юности в такой элегии – несчастье и едва ли не деградация…» [, с. 124]. Именно такая «унылая элегия» будет распространена в 1820-е годы. Образцом такого направления можно считать «Элизий» К. Н. Батюшкова.
    Что касается самого А. С. Пушкина и его элегической лирики, то В. Э. Вацуро говорит о том, что на раннем этапе творчества поэт следует за традицией, но привносит и свои индивидуальные изменения. Например, он пишет свои произведения в жанре «кладбищенской элегии», но для него этот жанр не каноничен: он осложняет элегии одической традицией, а также привносит элементы поэтики «малых жанров» XVIII столетия.
    История русской элегии почти в точности напоминает развитие европейской элегии в целом: «она последовательно освобождалась от стилистики и моральной философии XVIII столетия, от его этического и религиозного релятивизма и скептицизма, от его рационалистических начал, – от всего того, что считалось наследием «века Вольтера». В ней нарастали спиритуалистические тенденции» [, с. 234].
    Перейдем ко второй фундаментальной работе, посвященной поэзии А. С. Пушкина, – «Мир пушкинской лирики» В. А. Грехнева. В этой работе В. А. Грехнев обращается к изучению развития и преобразования пушкинских элегий. Как и В. Э. Вацуро исследователь полагает, что в начале своего творческого пути А. С. Пушкин придерживается литературной элегической традиции, но постепенно жанр элегии у него начинает разрушаться. В. А. Грехнев говорит о том, что в поздних элегиях А. С. Пушкина нет установки на «всеобъемлющую» эмоцию, например, эмоция разочарования может преобладать в одном из этапов творчества поэта, но не имеет такой универсальности и масштабности как в творчестве раннего Баратынского. Функция данной эмоции, по мнению исследователя, во «взаимопроникновении общечеловеческого, исторического и конкретно-биографического» планов в элегиях А. С. Пушкина, что, безусловно, было невозможно в творчестве других поэтов того времени. Новым было и то, что в элегию поэта всё больше и больше проникает биографический план, он становится центральным в элегии. В целом А. С. Пушкин «подрывает композиционную монополию элегического переживания, свойственную старой элегии» и вводит в композицию противоположные по своему контрасту чувства, которые не заглушаются монотонной элегической эмоцией. 
    Один из главных мотивов в элегии, мотив воспоминания, у А. С. Пушкина тоже претерпевает изменения. Пушкинское воспоминание уже мало напоминает воспоминание В. А. Жуковского, у которого оно «умиленное созерцание, расслабляющее волю». У А. С. Пушкина воспоминание – это «упругая волевая струя, чуждая каких-либо резких дисгармонических проявлений, несущая в себе и эмотивное и мыслительное начала» [, с. 137].
    Продолжая говорить об изменениях в элегическом творчестве поэта, В. А. Грехнев выделяет следующую особенность: «Пушкин открывает в элегии борение контрастных душевных начал там, где страсть выглядит мучительно нерасчленимой для её носителя <…> или, наоборот, неосознанно инспирированной определенности» [, с. 129], т.е. одна эмоция накладывается на другую, происходит замещение одного чувства другим, или идет борьба между противоположными чувствами и эмоциями. Такое разнообразие переживаний приводит у А. С. Пушкина к тому, что каждое из элегических произведений становится внутренне динамичным, включающим в себя разные оттенки чувств.  
     Далее В. А. Грехнев переходит к рассмотрению особенностей элегического субъекта пушкинских элегий: «его отличает психологическая объемность, в нем нераздельно слились и гармонически взаимоопределились все сущностные силы личности: беспокойные порывы разума, полнота чувственных реакций на мир, импульсы воли» [, с. 133]. До Пушкина, по мнению исследователя, такого элегического субъекта в русской литературе не наблюдалось.
    Также в данной работе анализируется хронотоп элегий А. С. Пушкина, а именно говорится о том, что в произведениях внутренний мир и внешний с поразительной художественной естественностью переплетаются, но и остаются автономными, самодостаточными. Анализу подвергается и время в элегиях, но исследуются уже лицейские элегии, в которых время предельно условно, оно «легко растяжимо и в прошлое, и в будущее». Благодаря этой условности появляется возможность беспрепятственных временных смещений. В отличие от В. А. Жуковского, А. С. Пушкин расчленяет прошлое, выделяя в нём несколько временных пластов. Все данные манипуляции являются предпосылками будущей пушкинской поэтики времени «с её дерзкими пересечениями временных эпох, с её стремлением разомкнуть их навстречу друг другу». Уже в ранних элегиях появляются попытки приблизить временное течение высказывания к индивидуальному течению переживания в его настоящем. 
    Переходя к изучению времени в поздних произведениях А. С. Пушкина, В. А. Грехнев отмечает такую особенность – соединение время личности и время истории, нехарактерное для других элегических произведений других авторов. Главным отличием элегического времени у Пушкина является отсутствие элегической дистанции, поэт различными способами и приемами снимает её, разрушает временные границы. 
    А. Грехнев также отмечает, что на позднем этапе пушкинского творчество происходит разрушение жанра элегии: во-первых, разрушению способствует иронический тон в некоторых элегических произведениях поэта, ирония «вмешивается» в тот жанр, где серьезность абсолютна и не допускается хоть малейшее «ироническое веселье»; во-вторых, происходит драматизация элегии – появляется установка на другого субъекта переживания, входит «образ» другой личности, элегическое переживание устремлено в мир другого «я» – что тоже нехарактерно для традиционной элегии. Пушкинская элегия становится экстрацентричной, в отличие от традиционной интроцентричной элегии.
    Подводя итоги своего исследования, В. А. Грехнев отмечает тот факт, что «Пушкин разомкнул элегическую поэтику навстречу биографически конкретным и потому разнообразным, горячим и импульсивным «впечатлениям бытия», и это привело к разрушению жанра элегии в своем основании. Следствием этого выступят: нарушение незыблемости временной дистанции; устремление к миру чужого сознания, открывая в зоне этого устремления новую область душевных конфликтов.
    В. Э. Вацуро и А. Грехнев придерживаются одного и того же мнения, что элегия как жанр в позднем творчестве А. С. Пушкина разрушается. Но это лишь одна из точек зрения. Другой взгляд на эту проблему у Л. Г. Фризмана, который в работе «Жизнь лирического жанра. Русская элегия от Сумарокова до Некрасова» также обращается к изучению данной проблемы. 
    Л. Г. Фризман, как и В. Э. Вацуро, обращается к истории русской элегии: рассматривает различные этапы развития, но, анализируя период, связанный с творчеством А. С. Пушкина, не говорит о разрушении элегии как жанра, а доказывает, что элегия у Пушкина лишь подвергается изменениям, переходит на новый этап своего развития. Этот новый этап был необходим, по мнению исследователя, т.к. стали появляться претензии к элегии 20-х гг. в нехватке мотивированности чувств и размышлений, а эти претензии, в свою очередь, диктовались «не до конца осознанным устремлением поставить человека в связь со средой», и объективно они расчищали путь реалистическому типу художественного мышления. Пушкин стал новатором в этом: его элегия «уже не ограничивается темой разочарованности в ее обобщенно-элегической трактовке, в стих входят мотивы политического скептицизма, освещенного новым светом традиционной формулы» [, с. 90]. Поэт создавал элегию нового типа, которая традиционно-элегические чувства мотивирует обстоятельствами «общественного бытия поколения», и, писавшему элегию на случай, ему было «далеко не безразлично, какой случай лежит в ее основе». В конце своего рассуждения исследователь пишет, что лирика А. С. Пушкина стала средством овладения действительности в ее конкретных чертах и главным путем к эпосу и драме.
    Далее отметим ряд других исследователей, занимавшихся этой же проблемой, а именно таких как: М. Л. Нольман, Л. С. Сидяков и  
Г. М. Фридлендер, которые исследуют элегии, написанные А. С. Пушкиным в болдинскую осень 1830-го года. Ученые отмечают тот факт, что на рубеже 30-х годов в элегическом творчестве Пушкина происходят изменения, которые вызваны не движением поэта от романтизма к реализму, а перестройкой, происходящей уже внутри пушкинского реализма. 
    Л. Я. Гинзбург в работе «О лирике», пишет, что перестройка структуры элегии 1826-го года «Под небом голубым страны своей родной» является продолжением художественных поисков поэта, начатых им в начале 20-х годов. Автор рассматривает изменение «элегической ситуации» данной элегии с точки зрения словоупотребления, показывая, как в традиционный словарь А. С. Пушкин вносит тончайшие изменения, индивидуализируя тем самым лирическую ситуацию, конкретизируя ее. 
    В поле зрения исследователей оказался и роман «Евгений Онегин», который нередко рассматривается с точки зрения «включения» в него жанров лирических. Такой аспект проясняется и в комментарии к роману в стихах Ю. М. Лотмана и в книге С. Г. Бочарова, который акцентирует стилистический план изучения поэтики А. С. Пушкина. Автор выдвигает ряд интересных положений относительно роли романтической русской элегии в создании образа Ленского, устанавливая при этом связь между поэтическим творчеством поэтов-романтиков и поэзией пушкинского героя.
    Ю. В. Манн в «Поэтике русского романтизма»  рассматривает элегию, как некую основу лиро-эпического и даже драматургического творчества  
А. С. Пушкина. Это объясняется тем, что элегические темы и мотивы являются, по мнению автора, предметом глубоких размышлений поэта, составляют центр его долгих, настойчивых дум на ту или иную жизненно важную для него тему. Связанная с пластами творческой памяти, «долгая дума» А. С. Пушкина входит в его творческий процесс, пронизывая собой этапы художественного развития поэта. Как часть целого эти «долгие думы» А. С. Пушкина оформляются в жанр элегии, от которой, в свою очередь, тянутся нити к другим замечательным созданиям поэта, в число которых входит и роман «Евгений Онегин», и маленькая трагедия «Скупой рыцарь». 
    Воздействие пушкинской элегии на роман «Евгений Онегин» отмечает и В. Б. Сандомирская. Тема гибели поэта, прозвучавшая в исторической элегии 1825-го года «Андрей Шенье», по мнению исследователя, имела для  
А. С. Пушкина настолько большое значение, что год спустя после создания элегии поэт вновь вернулся к этой теме в размышлениях о гибели Ленского.  
В. Б. Сандомирская говорит о том, что характеристика поэта через его поэзию объединяет элегию о Шенье и главы «Евгения Онегина», посвященные Ленскому.
    В работе О. И. Видовой «Поэтические функции элегии в лиро-эпических произведениях А. С. Пушкина («Кавказский пленник», «Евгений Онегин»)» [] делается попытка последовательного изучения традиций жанра элегии в произведениях А. С. Пушкина. О. И. Видова начинает свой обзор с анализа точки зрения Е. А. Маймина о динамике жанровых изменений в элегии А. С. Пушкина, заключающейся в том, «… что трансформация элегического жанра в творчестве А. С Пушкина первоначально проявилась в незавершенной элегии 1822 года – «Таврида». Е. А. Маймина называет ее «и романтическим и неромантическим произведением».
    О. И. Видова анализирует субъективно-элегический план в «Евгении Онегине», который реализуется в так называемых «лирических отступлениях». Поэтический генезис «лирических отступлении» романа до сих пор до конца не раскрыт» [, c. 65], – полагает О. И. Видова. Исследование этого поэтического «пласта», полагает О. И. Видова, дает основание сделать вывод, что «лирические отступления» представляют в большей части жанр трансформированной элегии 20-х годов. Попав в контекст романа, элегия поэтически преображается. Привнесенные ею многообразные лирические темы и мотивы не только обусловливают логику развития художественных образов, но и влияют на сюжет.
    О. И. Видова приходит к заключению, что, введенный в роман элегический жанр несет уже подлинные мысли и чувства автора. Пушкин «отчуждает» трансформированный в романе элегический текст от себя с помощью самоиронии, которая не разрушает элегию, а позволяет поэту переключить читательское внимание из плана автора в план героев. Важно, что элегия Пушкина первой половины 20-х годов легко «вписывалась» в роман, так как представляла для поэта уже «освоенный» и потому «отчужденный» материал.
    «Модифицированная в романе «Евгений Онегин» элегия Пушкина 20-х годов не только формирует авторское сознание, но обретает функцию построения образов центральных героев. Пласты элегических переживаний, «распределенные» Пушкиным среди его героев, определяют их психологию, их судьбу», [, c. 165] – полагает О. И. Видова. 
    В. И. Коровин в «Лирические и лиро-эпические жанры в художественной системе русского романтизма» приходит к выводу, что история пушкинского элегического жанра связана с историей множества жанров, в которые она входит как органическая часть их поэтической структуры. Автор полагает, что, элегию А. С. Пушкина невозможно правильно осмыслить вне исторических путей, которые пролагали поэты-романтики В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков,  
Н. И. Гнедич. Вступая в литературу, А. С. Пушкин «присоединяет» свое индивидуальное авторское сознание к эпохально-романтическому. Ориентируясь на этот тип художественного сознания, поэт принимает и наиболее характерные для него жанры, и прежде всего элегию.
    А. С. Пушкин в статье 1827-го года «Стихотворения Евгения Баратынского» пишет: «Ныне вошло в моду порицать элегии, как в старину старались осмеять оды; но если вялые подражатели Ломоносова и Баратынского равно несносны, то из того еще не следует, что роды лирический и элегический должны быть исключены из разрядных книг поэтической олигархии. Да к тому у нас почти не существует чистая элегия. У древних отличалась она особым стихосложением, но иногда сбивалась на идиллию, иногда входила в трагедию, иногда принимала ход лирический». Слова А. С. Пушкина об отсутствии «чистой элегии» говорят о том, что он четко осознавал перспективы внутренних возможностей этого жанра.
    Можно сделать вывод, что проблема элегического в творчестве  
А. С. Пушкина и до сегодняшнего времени остается проблемой, т.к. не существует единого мнения о динамике элегической традиции в произведениях поэта: многие исследователи придерживаются точки зрения, что элегия как жанр у А. С. Пушкина разрушается под влиянием многочисленных процессов, но в тоже время другие исследователи приходят к выводу, что элегия лишь выходит на новый этап своего развития, как жанр она продолжает существовать, но уже в преобразованном виде.
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    

§ 2. Основные подходы и концепции в исследовательских трудах, посвященных изучению «Дон Жуана» Дж. Г. Байрона и элегической традиции в романе
    
    

2


.......................