Философские мотивы малой прозы Дж

Министерство образования Московской области
Государственное образовательное учреждение высшего образования Московской области
Московский государственный областной университет
(МГОУ)

Факультет русской филологии
Кафедра истории зарубежных литератур
ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ БАКАЛАВРСКАЯ РАБОТА
(в соответствии с ФГОС 3+)


На тему:
«Философские мотивы малой прозы Дж. Д. Сэлинджера и В. О. Пелевина»
(название работы)
Некрасова Наталья Михайловна
 (Ф.И.О. автора бакалаврской работы)

по направлению подготовки 45.03.01 «Филология»
(шифр, название направления)
профиль подготовки «Отечественная филология»
(название программы)



Руководитель						Редина О.Н., к. ф. н., доцент
бакалаврской работы				  (Ф.И.О., учёная степень, звание)
								________________________
									(подпись, дата)






Москва
2017

Введение

     Во второй половине XX века появляются идеи о формировании общечеловеческой, универсальной культуры, в которой будут объединены все культурные традиции каждого народа. В контексте этой ситуации антагонистическая пара Восток-Запад получает новое толкование с точки зрения их различия и сходства. Несмотря на существующее  до сих пор мнение о невозможности соединения этих двух миров, универсальная культура предполагает разрушение бинарной оппозиции Восток-Запад.
     Сближение двух цивилизаций началось с активных действий по расширению экономических сфер влияния со стороны Запада. Миссионеры Западной Европы насильственно распространяли традиционные для них ценности и понятия на Дальнем и Ближнем Востоке, не считаясь с существовавшей задолго до их прихода самобытной культурой местного населения. Однако встреча двух миров не завершается односторонним влиянием более инициативной культуры на другие, пассивные. Процесс этот всегда обоюден, и влияние Востока на Запад не менее, если не более значительно.
     До эпохи Великих географических открытий восточные страны для европейцев существовали в ореоле сказочных мифов, затем Дальний Восток стал реальным географическим и культурным пространством. Первоначально интересы Западной Европы не простирались дальше материальных ценностей, восточные страны ассоциировались с роскошью и экзотикой. 
     Но постепенно увлечение внешними атрибутами сменяется интересом к иному, отличному от европейского, восточному мировоззрению. Западный мир перестает воспринимать Восток как объект, подлежащий перестройке и цивилизации на европейский лад, и начинается осмысление восточной системы ценностей как иной культуры. Уже в XVIII веке в Европу начинают проникать восточные идеи – религиозные, философские и художественные. 
     Впервые за всю историю существование западной цивилизации начал рушиться миф о всеобщей европоцентричности мира. Постепенно европейцы  начали убеждаться в том, что другие культуры так же равноправны, как и их собственная культура. Во второй половине XX века философия постмодерна ищет другие пути познания мира, помимо классического рационального способа, и обращает внимание на восточные концепции просветления. Так, интуитивное постижение реальности, называемое в дзен-буддизме «сатори», начинает использоваться некоторыми деятелями западной культуры для создания их произведений. 
     Актуальность выпускной квалификационной работы связана с усилением интереса отечественных исследователей к литературе постмодернизма и влиянию восточной философии на творчество западных писателей. Выбранная тема – философские мотивы малой прозы Дж. Д. Сэлинджера и В. О. Пелевина – достаточно широко разработана как американскими, так и русскими литературоведами. Научная новизна данной работы заключается в исследовании конкретных буддистских концепций, которые находят отражение в рассказах Сэлинджера и Пелевина.
     Объектами исследования ВКР являются рассказы «Лапа-растяпа», «Тебе, Эсме, – с любовью и убожеством», «Тедди» Дж. Д. Сэлинджера и рассказы «Спи», «Иван Кублаханов», «Запись о поиске ветра» В. О. Пелевина. 
     Предметом исследования – мотивы восточной философии, выраженные в данных произведениях.
     Целью работы является исследование философских концепций в малой прозе Сэлинджера и Пелевина. Задачи, которые раскрывают путь к достижению цели, следующие:
     * Изучить творчество Дж. Д. Сэлинджера в оценке либеральных критиков и литературную критику прозы В. О. Пелевина
     * Проанализировать философские концепции, параллельно сравнивая рассказы двух авторов
     * Систематизировать полученные в ходе исследования выводы.
     Методы, используемые при написании дипломной работы: 
     * Анализ критической и художественной литературы
     * Изучение и обобщение отечественных и зарубежных литературоведческих исследований, посвященных выбранной теме.
     Структура дипломной работы состоит из следующих компонентов: 
     – введение; 
     – первая глава, которая делится на два параграфа; 
     – вторая глава, состоящая из трех параграфов; 
     – заключение и выводы; 
     – библиография.
     

Глава первая
1.1 Творчество Сэлинджера в оценке либеральных критиков.

     Писательская карьера Сэлинджера началась с публикации коротких рассказов в нью-йоркских журналах. Его первый рассказ «Молодые люди» был опубликован в 1940 году в журнале «Story», основанном Уитом Бернеттом. С 1941 года начал публиковаться в издании «The New Yorker». Первую серьёзную известность Сэлинджеру принёс короткий рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка» – история одного дня из жизни молодого человека Симора Гласса и его жены. В конце 1940-х писатель стал изучать дзэн-буддизм.
     Спустя одиннадцать лет после первой публикации, 16 июля 1951 года, выходит из печати единственный роман Сэлинджера «Над пропастью во ржи», над которым писатель работал с 1941 года. Роман встретил дружное одобрение критики и до сих пор сохраняет популярность среди старшеклассников и студентов, находящих во взглядах и поведении героя, Холдена Колфилда, близкий отзвук собственным настроениям. Книга была запрещена в нескольких странах и некоторых штатах США за депрессивность и употребление бранной лексики, но сейчас во многих американских школах входит в списки рекомендованной для чтения литературы. К 1961 году роман был переведён уже в двенадцати странах, включая СССР, где его напечатали в переводе Риты Райт-Ковалёвой в журнале «Иностранная литература».
     Ко времени выхода романа в различных периодических изданиях уже были опубликованы двадцать шесть произведений Сэлинджера, в том числе семь из девяти новелл, составивших в 1953 году отдельную книгу «Девять рассказов».
     В 1960-е годы выходят новеллы «Фрэнни и Зуи» и повесть «Выше стропила, плотники». Героев этих произведений – членов высокоинтеллектуальной, утончённой семьи Глассов – Сэлинджер делает проводниками своих идей – синтеза дзэн-буддизма, умеренного мистицизма, нигилизма битников и толстовства.
     В 1958 г. появляется первая монография, посвященная творчеству Сэлинджера. Это книга была книга Ф. Гвинна и Дж. Блотнера «Проза Дж. Д. Сэлинджера».1 Этот научный труд содержит анализ всех опубликованных к тому времени произведений писателя. Авторы выделяют в творчестве Сэлинджера три периода: 
     – «ученический» (1940-1948 гг.); 
     – «классический» (1948-1951 гг.);
     – период «упадка», который начался, как считали Гвинн и Блотнер, после публикации романа «Над пропастью во ржи». 
     Критики подробно исследуют каждый период, сочетая метод формально-структурного подхода с традицией фрейдистского психоанализа. В ранней прозе Сэлинджера Ф. Гвинн и Дж. Блотнер стремятся найти исследование судьбы человека в социальном плане. Критики считают, что в ранних рассказах 1948-1951 годов Сэлинджер описывал мир «психически неполноценных людей, иногда находящих спасение в любви».  
     Через пять лет после публикации работы Гвинна и Блотнера появилась монография У. Френча «Дж. Д. Сэлинджер». 2 В своей книге Френч пытается найти «мифологические модели», послужившие основой для творчества Сэлинджера и рассматривает прозу писателя, как продукт различных литературных влияний. 
     Анализ творчества писателя Френч строит с помощью бинарных оппозиций, отыскивая в структуре рассказа противопоставленние «мира добра» и «мира зла». Образ Холдена Колфилда Френ считает типичным, так как герой романа «Над пропастью во ржи» стремится к статичности, о чем свидетельствует, по мнению Френча, мечта Холдена Колфилда спасать детей у оврага. В заключении автор монографии делает вывод, что роман Сэлинджера есть «история человека, который некогда в прошлом хотел быть ловцом во ржи». 
     В 1964 г. было опубликовано пособие для учащихся школ и колледжей «Дж. Д. Сэлинджер: ловец во ржи» Ричарда Леттиса.3 Автор исследует образ Холдена Колфилда в аспектах влияния общества на героя и влияния героя на общество. У Холдена несколько возможных вариантов событий для развития его отношений с обществом. Он может отвергнуть общество, попытаться его улучшить или примириться с ним. Р. Леттис считает, что герой выбирает худший вариант – отвергает общество, в то время как большинство его современников смиряются с обществом. 
     Ни один из этих вариантов не устраивает автора пособия, Леттис считает, что оптимальный вариант для человека – это борьба за улучшение общества, но борьба эта должна опираться на заимствованный из французского экзистенциализма девиз борьбы «без надежды на успех». 
     «Поражение Холдена учит необходимости и цене победы, – пишет Леттис. – Необходимости стремиться, несмотря на все наше несовершенство, к такому обществу, где Холден Колфилд смог бы развиваться и процветать, стремиться к такому окружению, которое научило бы его необходимости зла, обмана и даже отчаяния…». 
     Основной идеей романа «Ловец во ржи» Леттис считает религиозно-философское оправдание зла и несправедливости, а наивысшим достижением романа критик считает требование «любви ко всем», – то есть нужно любить общество, в котором ты живешь, со всеми его пороками. И в этой любви к обществу и есть «улучшение мира».
     Профессор Чикагского университета Джеймс Миллер-младший опубликовал в 1965 г. монографию «Дж. Д. Сэлинджер»4, где в качестве основного метода исследования выбрал несвойственный его предыдущим работам, написанным в духе структурализма, «мифологический принцип», требующий поиска в литературном произведении условно-мифических или библейских символов. 
     Автор рассматривает время действия романа «Ловец во ржи» – канун Рождества – как символ смерти и воскрешения после нее. Основной темой «Девяти рассказов» Дж. Миллер считает отчуждение, которое он трактует в экзистенциальном плане, как отчуждение в любви, отчуждение в супружестве и общее некое мистическое нематериально отчуждение.
     Поздние произведения Сэлинджера, критик считает, читать как теологические трактаты не следует. Дж. Миллер делает вывод, что Дж. Д. Сэлинджер – это «романист, работающий в традициях американского романа». По мнению Миллера, проза Сэлинджера написана в лучших традициях американской литературы. Готорн, Мелвилл, Эмили Дикинсон, Уитмен, Марк Твен, а также Фитцджеральд и Ринг Ларднер – вот предтечи Сэлинджера.
     В 1966 г. вышло учебное пособие для студентов, посвященное литературоведческому анализу повестей Сэлинджера «Френни» и «Зуи», а также его сборнику «Девять рассказов».5 Автор этого пособия – доктор философии Нью-Йоркского университета Карлотта Александер – подходит к творчеству Сэлинджера с позиций экзистенциальной эстетики, религиозного мистицизма и методологии психоанализа.  
     В 1962-1963 г.г. в США выходят несколько антологий, посвященных исследованиям творческого пути Сэлинджера, в них были собраны различные критические статьи о творчестве писателя.
     В 1962 году литературным критиком журнала «Time» Генри Гренвальдом была составлена объемная антология «Сэлинджер. Критический и персональный портрет».6  В эту антологию входили статьи и отрывки из статей и книг более двадцати критиков, представлявших различные литературоведческие школы и направления. 
     Генри Гренвальд написал предисловие к сборнику, где представил собственное суждение о творчестве Сэлинджера, которого он считал приверженцем романтического течения в современной американской литературе. 
     «После десятилетий, ознаменованных политическим, социальным и психологическим романами, молодежь сможет, наконец, с чувством облегчения встретиться с Сэлинджером», – пишет Гренвальд, не уделяя должного внимания социальным аспектам в произведениях писателя. 
     Одна из статей, входящих в антологию Гренвальда, – это статья профессора Корнельского университета А. Майзенера «Любовная песнь Дж. Д. Сэлинджера».7 Название является отсылкой к поэме Т. С. Элиота «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока». Критик не отождествляет героя Сэлинджера с элиотовским собирательным типом «бостонского интеллигента». Напротив, он более всего ценит в творчестве писателя поиск положительного героя, «хорошего американца». Торо, Мелвилл, Твен, Фолкнер, Фитцджеральд – это те писатели, рядом с которыми Майзенер ставит и Сэлинджера. 
     Критик считает, что героям Сэлинджера присущи те же черты, что и Измаилу у Мелвилла, Геку Финну у Твена, Айку Маккаслину у Фолкнера и Джею Гэтсби у Фитцджеральда. Майзенер впервые обратил внимание на то, что начало рассказа «Хорошо ловится рыбка-бананка» – это сближающаяся с поэзией «полифоническая проза», построенная в соответствии с законами стихосложения. 
     В той же антологии Гренвальда помещена статья американского критика А. Кейзина, который характеризует Сэлинджера как одного из лучших американских новеллистов, чье мастерство можно сравнить лишь с мастерством в этом жанре Хэмингуэя.
     В 1963 г. критическая литература о Сэлинджере пополнилась еще одной антологией литературно-критических материалов, посвященных «Ловцу во ржи». Специфика сборника Г. Симонсона и Ф. Хейгера8 заключалась в том, что в их антологии, в основном, были собраны документы о кампании, которая велась в США в середине 1950-х годов против этого романа и тех преподавателей, которые советовали своим ученикам прочесть историю Холдена Колфилда.
     В этом же году вышла антология «Исследования творчества Дж. Д. Сэлинджера. Ревю, эссе и критика «Ловца во ржи» и других произведений».9  Ее авторы – М. Лейзер и Н. Фрумэн – попытались проиллюстрировать различные подходы к творчеству Сэлинджера в американском литературоведении – «мифологический», социологический, психологический, фрейдистско-юнгианский, лингвистический, структуралистский и т.д.
     В том же 1963 г. журнал «Wisconsin Studies in Contemporary Literature» посвятил литературному творчеству Сэлинджера специальный номер, в котором, среди множества критических статей, было опубликовано исследование известного американского критика-эзистенциалиста Ихаба Хасана.10 
     Он называет Сэлинджера полностью религиозным писателем, считая, что идея любви в его произведениях духовная, а не светская, а «антиформа» повестей о Гласах продиктована мистическим сюрреализмом темы.
     В 1966 г. еще один американский журнал «Modern Fiction Studies» также выпустил номер, целиком посвященный творчеству Сэлинджера.11 В нем было напечатано несколько статей, рассматривающих новеллистику писателя, а также работа Джона Хауэлла, который предпринял попытку структурного анализа «Ловца во ржи» в свете мотивов поэмы Элиота «Полые люди», то есть признания «краха всех надежд и чаяний своего поколения» 12[Зенкевич М., Кашкин И. Поэты Америки. М., 1939, с 21].
     В отечественном литературоведении особого внимания заслуживают исследования И. Л. Галинской. В книге «Философские и эстетические основы поэтики Дж. Д. Сэлинджера» основной целью своего исследования автор выбирает «суггестивность»: «Говоря о скрытых философских основах литературных произведений, мы всякий раз будем иметь в виду не собственное философствование их творцов, а взгляды на мир и на место человека в нем, которые писатели заимствовали из тех или иных философских систем»13. 
     
     
     Галинская пишет, что каждый из рассказов сборника «Девять рассказов» соответствует определенному поэтическому настроению:
     1. эротики, любви;
     2. смеха, иронии;
     3. сострадания;
     4. гнева, ярости;
     5. мужества;
     6. страха;
     7. отвращения;
     8. изумления, откровения;
     9. спокойствия, ведущего к отречению от мира.
     Каждый рассказ Сэлинджера Галинская анализирует с точки зрения соответствующего ему поэтического настроения. «В согласии с сущностью теории «дхвани-раса», суггестивное поэтическое настроение слышится читателю, как отзвук, как эхо»14.
     Галинская подробно описывает используемые Сэлинджером приемы для достижения эффекта, необходимого для создания нужного поэтического настроения. Сюда входят определенная цветовая лексика, особые синтаксические конструкции и композиционное построение каждого рассказа.
     Американское общество, идеологией которого стал прагматизм, утратило духовные основания, и это остро почувствовали, в первую очередь, деятелями культуры. Мыслители Запада откликнулись на этот кризис, обратившись к различным религиозным традициям, в частности, к дзен-буддизму. 
     Японский вариант буддизма повлиял на многих художников, писателей и философов того времени, к примеру, Эрих Фромм увидел в буддизме основания для психоанализа и в 1960 году написал «Дзен-буддизм и психоанализ», а Дж. Д. Сэлинджер спустя несколько лет издал сборник «9 рассказов», в котором отразил идеи этой религии, пришедшей на американскую почву. 
     Как пишет исследователь И. Л. Галинская, сам сборник изобилует «множеством «темных мест», загадочных эпизодов, символов, намеков и знаков, не поддающихся на первый взгляд логической интерпретации. Порой – это отдельные слова, фразы, иногда – целые эпизоды и даже сюжетные ходы»15. 
1.2 
Литературная критика прозы В. Пелевина

     Виктор Пелевин является одной из самых загадочных фигур в современном литературном обществе. Многие высказывают сомнения в самом существовании этого человека, называя его литературной мистификацией. Дело в том, что писатель не поддерживает контактов с журналистами и поклонниками, предпочитая общение по сети. Кроме того, большое количество разноплановых литературных произведений, отличающихся как направленностью, так и способом отображения характеров персонажей, вызывает подозрения, что Пелевин на самом деле – группа авторов, объединившихся под одним псевдонимом.
     В текстах Пелевина множество цитат, отсылок, аналогий и ассоциаций, от читателя постоянно требуется дешифровка. В его книгах присутствуют классические тексты, философские и религиозные трактаты, классический и современный фольклор. Чтение таких произведений похоже на разгадывание кроссворда, возникает эффект узнавания и припоминания, как будто ты услышал старую и хорошо знакомую историю, рассказанную по-другому, по-новому. Это интеллектуальная игра, приносящая эстетическое и интеллектуальное удовольствие. 
     В первую очередь, это классическая мифология – легенды, мифы и предания самых разных народов: кельтские, германские и скандинавские мифы, китайские волшебные сказки и нумерология, буддизм и даосизм, шаманизм и инициации, йогические техники и экстатические практики, оборотни и вампиры, шумерская мифология и русские народные сказки. Читатель должен узнавать прямые или косвенные цитаты из философско-религиозных трактатов «И-Цзин» и «Дао Дэ Цзин», «Алмазная сутра» и «Тибетская Книга Мертвых», вспомнить дзэн-буддийские коаны и суфийские притчи.
     
     Одна из главных тем творчества Пелевина – это миф, миф с учетом всех его форм, вариаций и трансформаций от классической мифологии до современной социальной и политической мифологии. Как и многие писатели ХХ века, Пелевин обращается, во-первых, к содержанию мифов, их героям, сюжетам и идеям, используя скрытый и еще не реализованный потенциал мифологического мышления. Повторяя миф, реконструируя его, Пелевин воспроизводит и реактуализирует фундаментальные основания человеческого существования и бытия вообще. 
      «В конце восьмидесятых Виктор Пелевин стал известен как фантаст; его рассказы появлялись в сборниках и журнале «Химия и жизнь», где в то время был лучший раздел фантастики», – вспоминает литературовед Сергей Кузнецов в своем очерке о жизни и творчестве писателя «Виктор Пелевин. Тот, кто управляет этим миром». Некоторое время молодой прозаик был известен только поклонникам этого жанра, поэтому первый его сборник рассказов «Синий фонарь» остался незамеченным серьезной критикой. однако спустя два года Пелевин получил за неё Малую букеровскую премию, а в 1994 году — премии «Интерпресскон» и «Золотая улитка».
     Широкий интерес к творчеству Пелевина появляется после выхода в журнале «Знамя» повести «Омон Ра» в 1992 г., в которой история советской космонавтики представлена как злая сатира на тотальный обман советской пропаганды, и лишь немногие критики обратили внимание на неожиданный финал «Омона Ра», в котором выясняется, что все это происходило только в сознании обреченных на смерть космонавтов.  Роман привлёк внимание литературных критиков и номинировался на Букеровскую премию.
     После появления в печати повести «Омон Ра» Пелевин в глазах литературной общественности вышел из зоны фантастики и перешел в зону литературы постмодернизма. «Все шло хорошо, пока Пелевин творил (в числе многих) в ключе постмодернизма. Это был не убогий шутовской постмодернизм, а стильный, точный и яркий, да еще с «правильным» уклоном, как могло показаться по «Омону Ра». Пелевин занял вполне достойное место в отечественной литературе. Ведь поскольку в своем творчестве Пелевин не занимался развенчиванием традиционного «реалистического» направления, то и некоторые литераторы-традиционалисты относились к нему нейтрально, как к явлению вполне допустимого параллельного мира с неевклидовой геометрией. Ведь оставаясь в рамках «чистого» постмодернизма, Пелевин не покушался тем самым на главную святыню реалистов – «духовность». 
     Это цитата из «Дневника идеалиста» Андрея Маргулева, где автор рассуждает о причинах неприятия представителями «старой» литературной школы прозы Пелевина. В своей статье Маргулев предположил, что литературное творчество Пелевина может иметь синтетическую природу. То есть, произведения Пелевина представляют собой синтез различных традиционных и нетрадиционных жанров литературы.
     Сергей Корнев в критической статье «Столкновение пустот. Может ли постмодернизм быть русским и классическим?» – называет Виктора Пелевина «классическим писателем-идеологом». Как считает профессор, Пелевин занял в русской литературе вакантную нишу Борхеса, Кортасара и Кастанеды, написав «Чапаева и Пустоту» – первый образчик русской философской прозы, простой для восприятия и обладающей концентрированным содержанием. Корнев пишет, что уникальность Пелевина, как писателя, в том, что он противостоит не только канонам постмодернизма, но и всей западной философской традиции последних полутора столетий. 
     В рецензии Александра Закуренко «Искомая пустота» раскрывается многожанровая составляющая творчества Пелевина: «Пелевин использует один из распространенных приемов японской дзен-буддистской поэзии – хонкадори, что означает включение в свой текст чужого текста или определенных фрагментов. Средствами элитарной культуры выражаются реалии массового сознания. Новый прием, пародируя сам себя, тут же превращается в архаический, что служит его повторному пародированию […] Если перечислить хотя бы частично набор культурологических реалий романа, получится нео-Даль в транскрипции Эллочки-людоедки, либо словарь той же Эллочки в степени n, где n – количество услышанных книг». Таким образом, как считает Закуренко, Пелевин использует приемы не самого постмодернизма, а «праотцов» этого литературного направления.
     Излюбленный постмодернистами принцип коллажа, то есть наслоения смысловых планов, обнаруживает в произведениях Виктора Пелевина Александр Генис, который посвятил этому писателю отдельный выпуск передачи на радио из цикла бесед о русской литературе. Главной заслугой Пелевина Генис считает особую дискретность прозы писателя, приводящую, как ни парадоксально, не к раздробленности формы повествования, а к ее монолитности и строгости. 
     Генис сравнивает произведения Пелевина с фильмами Феллини, где самое интересное происходит в глубине кадра – действия на переднем и заднем плане развиваются независимо друг от друга. Александр Генис отмечает: «Важная странность его (Пелевина) прозы заключается в том, что он упрямо вытесняет на повествовательную периферию центральную «идею», концептуальную квинтэссенцию своих сочинений. Обо всем по-настоящему серьезном здесь говорится вскользь. Глубинный смысл происходящего раскрывается всегда неожиданно, якобы невпопад.
     Критика литературных произведений Виктора Пелевина была бы неполной без скептических отзывов о его прозе. Одной из первых статей, отличающихся откровенно издевательским тоном и менторской интонацией, была работа обозревателя Павла Басинского «Синдром Пелевина». 
     Также несколько ядовитых статей о Пелевине было опубликовано в журнале «Новый мир» критиком Андреем Немзером. 
     «Пелевин работает обманутыми ожиданиями. Превращение человека в насекомое – то метафора, то зловещая случайность, а то и вполне заурядное событие. Сшивание сюжетных линий проведено сноровисто – хронологические квазинеувязки лишь указуют на эстетическую малограмотность читателя, решившего, что у людей и насекомых одно и то же время […] Так уже бывало. Сегодняшняя энтомология смахивает на позавчерашнюю зоологию – на «Белку» Анатолия Кима. То же желание всех (хотя бы и по-разному) ошеломить, то же настырное философское неофитство, радующее высоколобых ценителей и пьянящее дебиловатых гениев на подхвате, готовых по любому поводу мычать: «Уу! Там философия!» – пишет Немзер в критическом обзоре на повесть «Жизнь насекомых». Вместе с автором критик разоблачает и читателей Пелевина.
     

Глава 2
2.1. Тема скоротечности человеческого существования, раскрывающаяся в рассказах Сэлинджера «Лапа -растяпа»
и Пелевина «Спи»

     Согласно буддизму, правильная жизнь – условие того, что после смерти человек вновь мог родиться в уже более высокой касте, а за глупую, никчемную жизнь мог быть наказан рождением в образе какого-нибудь животного, насекомого или растения. Следовательно, жизнь – награда или наказание, а смерть – избавление от страданий или же их умножение. Подобные представления породили у древних индусов стремление к анализу, осмыслению каждого поступка. В мире, как и в жизни человека, нет ничего случайного, что не было бы предопределено его кармой. 
     Карма – это сумма совершенных всяким живым существом поступков и их последствий, которые определяют характер его нового рождения, т. е дальнейшего существования. В миросознании человека древнеиндийской культуры лейтмотивом проходит идея о скоротечности и незначительности человеческой жизни в сравнении с неземным миром. Осознание этого и сподвигло Будду к откровению. Согласно древним книгам, личное счастье, как бы ни было оно велико, не могло удовлетворить огненно устремлённый дух Бодхисаттвы. Сердце его продолжало отзвучать на каждое человеческое горе, и ум его, созерцая непостоянство и скоротечность всего существующего, не ведал покоя. Он томился в роскошных помещениях своего дворца и, подобно льву, пронзённому ядоносной стрелою, в страдании восклицал: «Мир полон невежества и страдания, нет никого, кто бы мог исцелить недуги существования!»
     Это состояние его духа символически описано в четырёх предсказанных встречах, запечатлевшихся в уме царевича сознанием страдания и тленности всего сущего. После них он оставил своё царство в поисках освобождения мира от страдания. Бесконечный круговорот вещей (сансара) – мировой закон жестокой обусловленности посмертной судьбы человека его моральным поведением при жизни. Неудивительно, что главным стремлением человека становится желание освободиться, вырваться из пут вечной реинкарнации, череды жизни и смерти.
     Оба главных героя этих произведений бесцельно живут, каждый в своем мире. Суетливая деятельность не оставляет каждому из них времени для рефлексии. И Элоиза, и Никита Сонечкин растрачивают отведенное им время, не задумываясь о его конечности. У них отсутствует мотивация к какому-либо действию, оба персонажа легкомысленно относятся к отведенному им времени.
     У Элоизы нет никаких жизненных ориентиров, которые могли бы помочь ей в интеллектуальном или духовном развитии, она не ставит перед собой никаких целей и задач, которых хотелось бы достичь. Она живет механически, не задумываясь о будущем и настоящем, и лишь изредка оглядываясь на прошлое. 
     В рассказе Пелевина скоротечность жизни показана более явно – это всеобщий сон, в который погружено все человечество. И чтобы увидеть мир реальный, необходимо проснуться. Главный герой – Никита – изначально умеет различать сон и явь, но у него не хватает уверенности противостоять обществу, для которого сон – и есть единственная реальность, и он выбирает наиболее удобный способ быть как все – проспать всю жизнь, ни о чем не задумываясь.
     В критике многократно упоминалось об интертекстуальной связи современной постмодернистской прозы с романом И. Гончарова «Обломов». В данном случае цитирования заслуживают следующие строки: «Лежание у Ильи Ильича не было необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием <…>»16. Таким же «нормальным состоянием» постепенно становится сон (или, как звучит в рассказе, «состояние сна») и для героя Пелевина: Никита Сонечкин становится еще одним вариантом современного Обломова. Однако природа сна двух героев оказывается различной.
     Уже в начале повествования слово «бодрствование» у Пелевина сопровождается эпитетом «перепуганное»17, простым объяснением которому служит страх перед лектором, который может заметить спящего студента. Вскоре рядом с существительным «пробуждение» (по смыслу родственным «бодрствованию») оказывается наречие «опасно»: «Больше всего Никиту удивляла та глубина и вязкость, которые при разговоре во сне приобретал его голос. Но обращать на это слишком большое внимание было опасно — начиналось пробуждение»18. При описании семинарского занятия автор сообщает о том, что, «когда его вызывали, он сперва просыпался, пугался и начинал блуждать в словах и понятиях <…>»19.
     Далее (при попытке героя задуматься над вопросом «Почему мы все спим?») «он пугался, понимая, насколько эта тема невозможна для обсуждения»20. То есть, если сон героя Гончарова был отражением гармонии, счастья и покоя, царивших в патриархальной дореформенной России, то сон героя Пелевина есть, с одной стороны, защитная реакция организма при виде опасности, с другой – «усыпление» бодрствующих и мыслящих «товарищей».
     В рассказе Пелевина «Спи» главный герой Никита Сонечкин на лекции по философии обнаруживает, что, кроме него, все вокруг спят: студенты во сне пишут лекцию или рассказывают друг другу анекдоты, лектор спит и одновременно читает материал. Наблюдая за своими однокурсниками, Никита учится спать так же, как все: не полностью отключаясь от происходящего, проваливаясь в черноту глубокого сна, но и не возвращаясь в состояние перепуганного бодрствования, которое наступает, когда просыпаешься от внезапного сна. 
     Пограничное состояние напоминало утреннюю дрему, и в этом новом состоянии было даже удобнее записывать лекции: «надо было просто позволить руке двигаться самой, добившись, чтобы бормотание лектора скатывалось от уха прямо к пальцам, ни в коем случае не попадая в мозг, – в противном случае Никита или просыпался или, наоборот, засыпал еще глубже, до полной потери представления о происходящем».21
     Постепенно Никита совершенствует свои новые возможности: рассказывает анекдоты во сне, отвечает на семинарах. Спустя год он научился засыпать утром, входя в метро и просыпаться, только выходя с той же станции вечером. 
     Одновременно с этим он перестает различать границы между фантастическими сновидениями и реальностью: «Только проснувшись, он понимал, что, например, приезд к ним в институт товарища Луначарского на тройке вороных с бубенцами – не часть идеологической программы, посвященной трехсотлетию первой русской балалайки […] а обычное сновидение». 22 Чтобы окончательно не запутаться, Никита начинает носить в кармане булавку, чтобы всегда иметь возможность уколоть себя и проснуться, если возникнут сомнения по поводу реальности происходящего. Эта мера предосторожности порождает новый страх: «ему может просто сниться, будто он колет себя булавкой». Но Никита не хочет размышлять о таком варианте развития событий и просто отбрасывает эту мысль.
     После того как Никита научился постоянно пребывать в состоянии дрёмы – не просыпаясь, но и не засыпая глубоко – улучшаются его взаимоотношения с социумом. Один из однокурсников признается, что раньше «все считали Никиту психом […] но вот, наконец, выяснилось, что он вполне свой».23 Общение с родителями также выходит на новый уровень, исчезают все скандалы и непонимания. Отец замечает, что сын поумнел, а мать, любившая торжественные обороты, восклицает: «У тебя прямо какое-то возрождение к жизни!».24
     В реальности существование Никиты погружается в непрекращающийся сон, который превращает его из индивидуальности в типичного советского человека, читающего по утрам газеты и проводящего все свободное время на диване перед телевизором. 
     С течением времени Никита Сонечкин с удивлением обнаруживает, что любые трудности, касающиеся человеческой деятельности существуют только до того момента, когда он засыпает; все события развиваются без его сознательного вмешательства, и, только проснувшись, он удивляется тому, насколько хорошо все разрешилось. Постоянно размышляя об открытии, которое он сделал на лекции по философии, а затем начал активно применять в своей жизни, Никита начинает замечать, что ни в одной книге, ни в одном разговоре он не находил даже мимолетного упоминания о всеобщем сне. Даже революционеры, призывающие говорить только правду, сами умалчивают об этом аспекте каждой человеческой жизни. Эта тема настолько тревожит Никиту, что он решается выйти в парк и поговорить обо всем этом с любым человеком, которого встретит. После первой неудачной беседы со стариком, который во сне давил клопов и не замечал того, что в реальности он гуляет по парку, Никита решается спросить прямо у молодой женщины с коляской о том, что ей снится. Но его девиантное поведение пугает девушку, и, после неудачной попытки убежать от «маньяка», она зовет на помощь дружинников. 
     Двое мужчин «похожих на ангелов» в своих белых куртках успокаивают женщину, представляются Никите Гаврилой и Михаилом и предлагают выпить с ними «Особой Московской». Уже сидя на лавочке с новыми знакомыми, Никита хочет поговорить с ними о снах, но не решается, так как замечает на руке Михаила татуировку «всадника, вонзающего копье во что-то под ногами коня»25.
     Допив бутылку «Особой Московской», Никита достает из кар.......................